— Ты что несешь, окаянный?! — топнул ногой Пугачев и просверлил Минеева колючим взглядом. — Пошто напраслину на человеков возводишь? Стравить меня с ими задумал, а?!

— Христос с вами, Ваше величество! — дрожа от страха, пролепетал подпоручик и несколько раз судорожно перекрестился. — Они и отправить-то его не успели. Ей-богу, не вру. Ежели сумлеваетесь, велите проверить. То письмо, должно быть, у майора в кармане.

— Что ж, проверим, — угрюмо произнес Пугачев, потирая лоб, и приказал обыскать Скрипицына.

Слова подпоручика Минеева подтвердились. Письмо на имя казанского губернатора Бранта действительно оказалось в его кармане. Когда писарь зачитал его, Пугачев не на шутку разбушевался.

— Повесить предателей!

Несколько казаков кинулись исполнять его распоряжение, вздернув заговорщиков на виселицу.

Сразу же после казни Пугачев произвел Минеева в подполковники.

Доставшееся повстанцам гарнизонное имущество, включая пушки, ружья, порох, провиант, одежду и казенные деньги, было снесено в одно место за пределами крепости. Приказав выгнать все население за городские ворота, Пугачев дал команду сжечь Осу.

Оттесненные от стен городка люди увидели взметнувшийся вверх густой черный дым и, придя в неописуемый ужас, заголосили.

— Пожар! Все наше добро сгорит!

— Царь-батюшка, вели потушить!

— Остались мы без кола, без двора!

— Как же нам теперича жить-то?!..

Обещавший башкирам вернуть их земли-воды Пугачев крикнул:

— Мы переселим вас в Кунгурский уезд, на свободные земли!

— Не желаем отседова уходить!

— Ах, не желаете?! Ну тогда ступайте на все четыре стороны! — отмахнулся от них Пугачев.

— Дозволь нам тут, на своей земле, остаться, царь-батюшка…

— Ить, заладили. То не ваши, а башкирцев земли!..

Оставив превратившуюся в громадную груду пепла и угля крепость, повстанцы прямиком двинулись к Каме. Когда удалось отыскать наиболее подходящее для форсирования место, Пугачев собрал своих помощников на круг.

— Господа казаки, надобно посоветоваться, — важно произнес он. — Полковник Минеев считает, что мы должны спешно идти на Казань.

— Уж и не знаю, что сказать, государь… — пожал плечами Белобородов и, сдвинув шапку на лоб, почесал затылок. — Рази ж Казань нам по зубам?

— Полковник Минеев уверяет, будто войско у Бранта так себе.

— Так чего ж мы тогда голову ломаем! Грех не попользоваться.

— Вот и я так разумею! Добро, готовьтесь к переправе, — сказал Пугачев и обернулся к безмолвствовавшему все это время Салавату. — Ну а ты, бригадир, останешься. У тебя своя задача — очистить свою Башкирь от врагов лютых.

— Слушаюсь, Ваше величество, — тихо отозвался тот. — А с башкирским войском как быть?

— Большую часть с собой заберешь, а остальные со мной пойдут. Их я генералу Юламану Кушаеву поручаю. Как возьмем Казань, я их назад отправлю. По рукам?

Не раз убеждавшийся в том, что Емельян Пугачев умеет держать данное им слово, Салават не стал возражать.

— Ладно, Ваше величество. Я тоже сделаю все, чтобы очистить от карателей мой Башкортостан!

Переговорив с бригадиром, Пугачев стал всех торопить:

— Живее! Пошевеливайтесь! Времени у нас в обрез.

Ни разу не сомкнув глаз, повстанцы всю ночь сновали по берегу, суетились, занимаясь сборами. Кому-то удалось раздобыть барки и лодки, другие, разобрав бесхозные избушки, подтаскивали бревна и доски, третьи вязали из них плоты. Некоторые готовили коней и ладили боевое снаряжение, натягивая луки, затачивая сабли, мечи и копья.

Тревожно было на сердце у Салавата. Совсем скоро они расстанутся с Пугачевым, и вся ответственность за судьбу Башкортостана ляжет на его плечи. Какое будущее у него и у его народа? Хорошо соловью. Пристроившись на одной из веток ближней ветлы, он с упоением распевает о своей любви. И реке Каме-Сулман нет ни до кого дела. Ей безразлично, есть у нее хозяин или нет. Знать бы, в какие дали катит она свои вечные воды…

Салават с трудом поднялся с земли и, опираясь на палку, заковылял к жарко пылающему костру. Подойдя к Кинье Арысланову, он спросил:

— Не спится, Кинья-агай?

— Пока что не до сна, — ответил тот. — Уж я бы поспал, будь на то моя воля…

— Не ходи никуда, останься… — умоляюще произнес Салават.

Кинья долго сидел, не спуская печальных глаз с раскаленной докрасна головешки.

— Мое место рядом с Питрау-батшой, — сказал наконец он и, заметив вопросительный взгляд Салавата, продолжил: — Я верю ему. Верю в то, что он своего добьется. И я должен быть ему во всем опорой. Когда-нибудь мы вместе с ним напишем манифест, чтобы вернуть башкирскому народу, как он обещал, волю и исконные наши земли. Я помогу ему изменить в России порядки.

— Да, Кинья-агай, что и говорить, святая у тебя цель, — с восхищением и грустью промолвил Салават.

Форсировав двадцать второго июня Каму, Емельян Пугачев повел свое многочисленное войско на Казань. А следом за ним неслась распространяемая самими же повстанцами весть, будто там он должен воссоединиться со своим сыном Павлом Петровичем, чтобы предпринять совместный поход на Москву.

XX

Великий князь не внушал матери-императрице доверия. Отношения у них были натянутые. Павлу было восемь лет, когда не стало его отца. Материнской же любви он был лишен изначально, поскольку на следующий же день после появления на свет от родительницы его изолировали.

Со своей стороны, цесаревич тоже не мог испытывать к Екатерине сыновней привязанности. Более того, с каждым годом в нем зрело чувство враждебности по отношению к ней и не только потому, что между ними стояла тень умерщвленного ее людьми отца. По мере взросления Павел все более убеждался в том, что Екатерина Вторая, вероломно захватив власть в свои руки, лишила его тем самым права на престол. Оба видели друг в друге соперника.

Павел рос под опекой прослывшего при дворе интриганом графа Панина, который рассчитывал в свое время, свергнув Петра Третьего, заменить его воспитанником, чтобы реализовать с его помощью план установления в России конституционной монархии по шведскому образцу. Екатерине он, как и его сторонники, отводил роль регентши до совершеннолетия ее сына. Воцарение ее на троне помешало осуществлению этих замыслов. Панин же не принадлежал к числу ее сторонников и не упускал случая настраивать Павла против матери.

До 1760 года воспитанием великого князя занимался дипломат Бехтеев, который, замечая, как мальчика забавляют оловянные солдатики, развил в нем рано пробудившуюся страсть к военным играм. Даже буквы в его азбуке были изображены в виде воинов.

Преемник Бехтеева Никита Иванович Панин не одобрял наклонностей своего воспитанника. Зато его младший брат генерал Петр Иванович, мечтавший превратить Россию в милитаристское государство, напротив, всячески старался поощрять их. С ранних лет Павлу постоянно напоминали о том, что он потомок великого Петра Первого, рассказывали о знаменитых «потешных» войсках, разжигая в нем желание подражать его примеру.

Сама Екатерина была лишена возможности выбирать для сына воспитателей и влиять на него не могла. Беспокоясь по поводу чрезмерного увлечения юноши военными учениями, она утешалась робкой надеждой на то, что с возрастом у него это пройдет.

Однако наследник не менялся. Уверенный в том, что он будущий царь, Павел высказывал свое недовольство политикой правительства и в мыслях обустраивал на свой лад Россию. Воспринимая народ как армию, он представлял себя в роли главнокомандующего, грезил громкими победами, порицал, казнил или миловал, отмечал кого надо за заслуги, раздавал награды и жаловал подчиненным чины.

Узнав о том, что на Урале объявился человек, который поднял под именем Петра Третьего бунт, Павел потерял покой. Воображение его разыгралось. С тех самых пор он возомнил себя предводителем мятежников и даже разработал схему маршрута похода на восток.